Непрощенный
Шедевр, которым закончился вестерн как великий жанр.

Уильям Манни – бывший бандит, убийца женщин и детей. А ныне он семьянин, оставшийся один после смерти жены, которая, казалось бы, поставила своей добротой его на путь истинный. Он же фермер, столь неудачно ведущий хозяйство, что залезает в долги и живет в нищете и болезни. Однако ему предлагают вернуться к былому ремеслу, чтобы отомстить ковбоям, порезавшим проститутку в городе, где хозяйничает шериф по прозвищу Малыш Билл. Его компаньонами становятся совсем молодой парень, вроде бы тоже убийца… как он говорит, 5-х человек и старый приятель Нэд.

Как же жестоко отомстил Клинт Иствуд жанру, которому обязан едва ли не всей своей карьерой! Впрочем, это было даже несложно сделать. Стоило лишь отказаться в киноистории Дикого Запада от эстетизации насилия, отказаться от героизации и всего делов. Для этого, правда, понадобилось хорошо знать жанр и придумать историю, которая иначе раскрыла бы этот период американской истории.

Во-первых, разрушается главное противостояние классических вестернов – положительный герой исчезает в принципе. Надежды на это противостояние умирают уже по ходу фильма. И здесь Иствуд отдает дань уважения Серджио Леоне, который тоже создает слегка циничного, ироничного, но обаятельного Человека без имени. Правда, Иствуду присуща отнюдь не ирония, а нарочитая серьезность, которая может показаться даже картонностью, перетекающей в пародийность.

Во-вторых, и в этом Иствуд идет дальше Леоне и начисто разрушает его, герои (будь то положительные или отрицательные) неэстетичны. Например, в первых же эпизодах разрушается образ Англичанина (убийцу-эстета) как ловкого и элегантного убийцы – он доводится практически до свинского состояния. По ходу повествования эту линию реализует герой Джина Хэкмена (Малыш Билл), берущий на себя роль иронизирующего над героикой и эстетикой ковбойства. И как бы в утверждение и одновременно в опровержение этой линии (потому как выглядит он не смешно, а жалко) возникает Уильям Манни – человек, который не соответствует своей легенде жестокого и непобедимого убийцы: он по несколько минут экранного времени взбирается на лошадь, с трудом взводит курок, отвратительно стреляет из винтовки, да и вообще плохо стреляет (это для ковбоя-то!).

Если в классических вестернах стрельба становится соревнованием в ловкости, а в вестернах Леоне она становится кратким и взрывным эпизодом после долгой игры в гляделки, то в «Непрощенном» такого соревнования нет в принципе – есть только жертва и убийца. В этом смысле замечательны два эпизода с Хэкманом, где он дважды предлагает Англичанину Бобу такого рода соревнование и в обоих случаях образуется обманка, ибо они спланированы по принципу хозяин-жертва (то бишь волюнтаризм). Окончательно «добивается» прежний ковбой признанием, что «я был постоянно пьян». Кроме того, атрибуты вестерна в форме кобуры, сбруи, шляпы становятся ненужными. Недаром, тот же Манни, теряя шляпу, не особо беспокоится о ее отсутствии. Наконец, отношение к оружию – оно уже не является нормальным атрибутом, а является атрибутом исключительным. Есть стереотип, согласно которому, ковбой спит с оружием и всегда готов к выстрелу. Этот стереотип в «Непрощенном» исчезает начисто. И тем самым окончательно разрушается эстетика оружия и насилия, с ним связанного.

В-третьих, и это уже не формальное отличие, а кардинально идеологическое, вестерн из пространства свободы превращается в пространство судьбы и иной морали. В некотором смысле весь предыдущий вестерн строился на том, что Дикий Запад – это территория, где действуют свободные люди, где свободное добро побеждает свободное зло. Оружие становится силой утверждения добра и защиты его от зла. Такова фабула классических вестернов, даже самых гениальных (например, «В полдень» Циннеманна). Иствуд противопоставляет ей свою излюбленную тему судьбы и бессмысленности борьбы с нею. Рожденный стрелять (Манни) пахать не может. А умение взвести курок и убить человека становится не результатом тренировки, а предопределенностью, с чем практически бессмысленно бороться. Недаром, «герой» в финале заявляет: «Когда я убиваю, мне всегда везет». Или (отнюдь не иронизирую) глубокомысленный диалог Хэкмена и Иствуда: «Я не заслуживаю смерти, я строил дом!» - «В данный момент это не имеет значения!». Самая примитивная трактовка заключается во внеисторичности Дикого Запада – стрелки-ковбои не исторические фигуры, созидающие Америку, а ее разрушители. Недаром ссылка на время почти ни к месту пристегнута в начале, и не появляется в финальных титрах. И если на протяжении фильма утверждается противостояние ценностей (справедливое возмездие за поругание поруганных (падших) женщин!) и антиценностей (условное зло в лице Малыша Билла, утверждающего железной рукой власть и закон, но не справедливость, в городе), то финал расставляет все по своим местам – зло побеждается злом еще большим, почти инфернальным. Вестерн становится пространством имморализма.

А то, что старина Клинт разрушает каноны сознательно, да еще претендует и на истину в последней инстанции, демонстрирует включенный в действие биограф, который должен создать мифологию Дикого Запада и даже делает это дважды – сначала с Англичанином Бобом, затем с Малышом Биллом. Но с Манни у него это не получается, ибо эта привилегия досталась Клинту Иствуду, намекнувшему таким образом на лживость всей предыдущей истории Дикого Запада. Отсюда внимание к деталям – ненадежность оружия (осечки, огненные вспышки при выстрелах и другие «косяки» пистолетов), отсутствие перестрелок (о чем уже сказано выше), нищета «городского» пейзажа т.д., что усиливает реализм.

Думается, если все вышеизложенное верно, то не нужно лишний раз пояснять, почему вестерн Клинта Иствуда зовут антивестерном или же вестерном, после которого вестерны стало снимать невозможно?

Категория: Кино-Театр | Добавил: smidmi79 (03.01.2012)
Просмотров: 676
Всего комментариев: 0
avatar
close