реж. Конрад Вольф

В главной роли Донатас Банионис

СССР-Германия (ГДР)

1971

Оценка 7

Экранизация романа Лиона Фейхтвангера о жизни великого живописца Франсиско Гойи.
Строго говоря, фильм немецкий. Из СССРвского вклада здесь только Банионис. Но это и неважно. Вроде бы. Ведь за кино нельзя болеть как за футбол - оно вроде б вненациональное?

Однако если присмотреться, то вспомнится один разговор на тему географических и эстетических пределов советского искусства. Термин "советское кино" явно применим не только к продукции СССР, но и многих других стран ближнего и дальнего зарубежья. ГДР в том числе и тем более. Все помнят фильмы с Гойко Митичем - во-первых, жанрово укладывающиеся в придуманный в советском пространстве термин "истерн", а во вторых, эксплуатирующие идеологические тренды в духе классовой и национально-освободительной борьбы.
Экранизация Фейхтвангера, любимого советскими властями за рекламный проспект "Москва. 1937-й", но затем отошедшего от апологетики СССР, в иных понятиях, но продолжает идеи советского кино. И задаёт определённые мотивы для западного.

Во-первых, социальная проблематика. Хотя Вернер в данном случае обходится почти без классовой борьбы, но с классовым осуждением, коему подвергает испанскую аристократию. В первой части его герой пытается стать ее неотьемлемым элементом. Уже обладая высокой техникой Франсиско буквально "случается" с дамами света. И в этом конфликте теряет друга, но обретает любовь герцогини Альбы как конфликт пола и духа. Во-вторых, антимонархизм и антиклерикализм. Пожалуй, антицерковная позиция пронизывает фильм, как шампур - шашлык. Механизмы инквизиции, показанные в Гойе, пусть и в немного упрощенном варианте, но демонстрируют практику политического давления церкви. Правда, сам художник сталкивается с ними лишь ближе к развязке, где "разбору" инквизиторов, прежде благоволивших художнику, подвергаются его "Демоны".

Но более прозрачна антимонархическая линия - королевское семейство подаётся (под влиянием понятого унижения и любви-противостояния со свободной аристократкой - того, что было в первой части своеобразного кинотриптиха) в откровенно обличительном, даже пародийном ключе - глупость, чванство, инфантильность, оторванность от реалий (сцена в фонтане и позирование как будто издевающемуся Гойе особенно хороши).
Наконец, гуманизм. Конечно, с социальным подтекстом. Поэтому в третьей части немецко-демократического Гойи после погружения в унижение аристократизмом и художественной мести за него монархии - художник погружается в пучину народной жизни, путешествуя по Испании, отправившись затем (вот тут неожиданность) в церковное (сакральное) уединение, чтобы создать свои главные шедевры - Демоны человечества (они же - знаменитые Капричос).

Вряд ли всё изложенное скопом можно представить себе в западном кино. Низость и высота человеческого духа - ни больше, ни меньше. Американцы предпочитают конкретику человеческого существования, даже в моральных кинотерзаниях, европейцы - символисты и формалисты, а адепты советского кино - социальные гуманисты. В данном случае, как и любой творец, Вернер слегка верстает факты под свою концепцию (как и Фейхтвангер). Биография испанского живописца и до 90-х гг. включала народные мотивы, а связь с Альбой - скорее, фантазия. Тем более история с Обнажённой Махой... Но режиссёру нужно уложить это в логику взросления Гойи - заискивание, работа по заказам, карликовость и лжеэлитарность сменяются стремлением сначала к независимости и способности служителя муз наводить тень на плетень (на власть), а затем к познанию жизни и человека. Капричос выставляются (даже по названию фильма) как истина о человеке, возникшая из скитаний на осле (аллюзия на Христа) и надежда на искупление, чего почему-то не хочет инквизиция...

Вот и превращается антиклерикальное высказывание, что воспринял современный западный кинематограф, в притчу о христианских принципах. Но и кино, хоть и гдровское, но советское. Наверное, поэтому Трудное познание осталось локальным успехом в районе Москвы и ее фестиваля. Для мира нужно было изобрести велосипед. Однако ж приятно, когда и драматургия и прочие художественные и идейные принципы нашего искусства всплывают за рубежом, пусть и в пределах соцлагеря.